А вообще эти гребаные ритуалы только дерут нервы. И я очень завидую людям, которые могли не придти на похороны, на 9 дней, которые не придут завтра на 40. Потому что им по фих, потому что им слишком тяжело. Блядь, мне это тоже тяжело. Но если я скажу, что не могу - меня не поймут, начнут возможно взывать к чему-то.

И эти вечные - сделай то, сделай это, так надо, так положено, надо, положено. И самое убийственное - попрощайся. Попрощайся - подари мужу последний поцелуй в лоб на глазах у толпы, попрощайся - коснись какого-то хрена песчаного холма, и именно вот так, а не этак - ладошкой, тыльной стороной, ладошкой. Попрощайся, попрощайся. Блядь, да сколько ж можно прощаться?

Мертвых, наверно, надо бояться. И я боялась их всю жизнь. И когда брала его уже похолодевшую руку, отметив про себя с ужасом, что она мягкая и податливая, как будто у тряпичной куклы - я делала это с опасением. И тогда, закрыв глаза, прижавшись губами к этой холодной безжизненной руке, я сказала про себя все, что надо - и прости, и прощай. Не осознавая. Просто торопясь - вслед, вдогонку. Я уже попрощалась.

И ей-богу, было бы легче переживать все это, если бы не эти ритуальные сборища. Завтра, наконец, последнее. Следующее почти через год. Это много, это тысячи жизней, нескоро, можно пока не думать. А вот завтрашнее я уже заранее ненавижу. И по своему состоянию чувствую, что завтра все-таки придется накачаться валерьянкой, хорошо так накачаться, хотя со дня похорон я не пила ничего успокоительного. Чтобы никто не видел слез. Чтобы шушукнулись между собой, что я хорошо держусь.